Максим Кронгауз: «Язык стал точкой напряжения»

Текст: Мария Горожанинова

Максим Кронгауз — один из самых многоуважаемых и известных лингвистов России. С 1984 по 1989 годы Максим Анисимович работал научным редактором в издательстве «Советская энциклопедия», а на данный момент он является доктором филологических наук, профессором и зав. кафедрой русского языка РГГУ и зав. центром социолингвистики РАНХиГС. В интервью Максим Кронгауз рассказал, почему мат из страшного оружия превратился в «грязь», и каким образом ленивые русские люди помогают сохранить национальный язык.

...

— Как изменился язык за последние годы?

— Язык изменяется постоянно, но не все это замечают. Большинство заметило изменения только после перестройки. Возникло даже некоторое волнение по поводу языка: его стали ругать, вспоминать идеальный прошлый русский язык. С начала XXI века случился, прямо скажем, журналистский бум. Это стало интересно буквально всем. Пишут в основном о двух темах, не самых интересных — о мате и заимствованиях из других языков.

— Сейчас наблюдается кризис русского языка?

— Эта формулировка бессмысленна. Мир вокруг нас меняется очень резко. После изменения коммуникативных условий — появления интернета, блогосферы, социальных сетей — изменился и язык. Сейчас старый язык (не только русский, но и любой другой) уже просто не подходит для использования его в интернете. Мы не можем писать СМС тем же языком, которым пишем романы. Метафорически это можно назвать кризисом, но никакого содержания это слово не несёт. Скорее я бы назвал это некими взрывами и сломами, после которых возникает ощущение, что это совсем другой язык. В России это особенно заметно. Язык стал точкой напряжения.

— Как технический бум сказался на разговорном языке?

— В первую очередь он сказался на том, как мы говорим внутри интернета и внутри новых средств коммуникации. Если за все тысячелетия человечество создало две формы языка, то интернет породил новую смешанную форму. Она напоминает письменную речь, но по содержательной композиционной части схожа с устной. Этот странный конструкт многих пугает, но он действительно подходит для общения внутри сети. Хотя иногда происходят выплески новой формы общения в устную и в традиционно письменную речь. В последнем случае это касается художественных романов, в которых используются структуры из интернета.

— Каким образом новая форма речи повлияла на современный русский язык?

— Приведу пример из 2006–2007 года, когда был пик популярности интернет-приветствия «превед». В университете я слышал, что студенты здоровались друг с другом с нарушением фонетических правил, произнося на конце звонкую согласную «д». Кроме того, мы видим, что появилось огромное количество слов из интернета. Это «твитнуть», «зачекиниться», «лайкнуть».

— Как, кстати, вы к этому относитесь? Употребляя то же самое «зачекиниться», многие совсем не задумываются над этимологией слова.

— Это вполне естественный процесс, когда заимствованное слово начинает жить своей жизнью. Появляется глагол, появляется приставка: чекин — зачекиниться. С ними можно бороться, но в целом это отражает тенденцию к глобализации. И интернет здесь выступает в качестве субъекта, который воздействует на все языки. Тем более русский язык не только легко заимствует слова, но и одомашнивает их.

— Какие ещё изменения заметны в устной речи?

— Самое заметное изменение — это появление большого количества новых слов и уход старых. Мой любимый пример — исчезновение слова «получка». «Зарплата» сохраняется, а «получка» уходит. Теряется её идеологическое значение. В «получке» очень важна была идея единоразовой выплаты. В советское время часто можно было услышать: «Дай три рубля до получки» или «жить от получки до получки». Это был очень важный момент времени, до которого, во-первых, нужно было дожить, а во-вторых — отстоять большую очередь в кассу, улыбнуться кассирше и расписаться в получении. На сегодняшний день значение этого слова как действия ушло. Мы перестали нуждаться в нём.

— Можете привести ещё несколько примеров?

— В случае с русскими словами происходит поднятие слова из глубины. Они приобретают статус общеупотребительных. К примеру, бандитские слова, которые появились в девяностые годы. Многие из них ушли, а многие задержались, потеряв бандитскую ауру. Сейчас если мы употребляем слова «наезд» или «крыша», то не имеем в виду бандитские ситуации. Их используют все, вне зависимости от образования. При этом почти все бандитские слова — русские, за исключением слов вроде «киллера».

Обновляются слова и из рекламного жаргона. Одно время рекламная продукция стала продаваться с помощью слов «элитный», «эксклюзивный». Сейчас они надоели, и в обиходе появились слова «премиум», «вип». Они добавляются ко всему, вне зависимости от того, подходят они или нет: «вип-обслуживание», «евро-окна». Через какое-то время они начинают надоедать, и мы понимаем, что «вип-обслуживание» — такая же дрянь, как и не «вип». После этого нас заманивают уже другими словами.

— В дальнейшем эти слова уйдут и появятся новые?

— Если будет необходимость, то да. К примеру, в девяностые годы, когда Горбачёв стал президентом, он постоянно использовал слово «консенсус». Но фактически оно прожило не дольше его правления. Мы это слово помним, но используем редко. Точнее, вспоминаем скорее в качестве цитаты из той эпохи. Многие эти изменения воспринимают негативно, но я не понимаю, почему возникает такое недовольство столь естественными процессами. Мы просто не привыкли так быстро реагировать на эти изменения.

— Сколько времени требуется, чтобы, к примеру, жаргонное слово превратилось в общеупотребительное?

— Сейчас очень важен фактор моды. Благодаря интернету слово очень быстро приобретает популярность. Но другое дело, что стать модным легко, а закрепиться — гораздо сложнее. Предположим, лет пять назад было очень модным слово «трендсеттер». Где оно сейчас? Раньше, если слово устойчиво существовало в течение пяти лет, то его можно было вносить в словарь. Сейчас всё живёт быстрее и короче.

— Как вы думаете, с появлением глобальной сети люди меньше используют сложные предложения?

— Интернет не губит язык. Нужно понимать, что сетевое общение нужно сопоставлять не с письменным текстом, а с устной речью. В жизни мы также стараемся не употреблять слишком сложных конструкций. Нам важно, чтобы собеседник нас понял.

— Орфография и пунктуация тоже оставляют желать лучшего. Из-за интернета люди стали писать неграмотно?

— Почему стали? Тот, кто пишет сейчас в интернете, никогда грамотным и не был. Просто к письму сейчас привлечено гораздо больше людей, чем, скажем, в ХХ веке. В целом, если мы посмотрим на массу текстов в интернете, они выглядят весьма неграмотно. Здесь также важно, что мы перестали перечитывать тексты. Сообщение требует быстрой реакции. Выходит, что отправляешь его, а потом только замечаешь, что допустил две орфографические и три пунктуационные ошибки, но исправлять их уже поздно. Так что это проблема не грамотности вообще, а способа общения, который навязывает нам другой темп.

— Я правильно понимаю, что вы не считаете безграмотность проблемой?

— Это проблема вот в каком смысле. Сейчас школьник предпочитает читать тексты в интернете, а не журналы и книги. Если раньше его глаз привыкал к некому определённому облику слов, то сегодня он видит разные написания и наблюдает менее грамотный текст. Здесь наблюдается проблема в отсутствии образца.

— Какова, на ваш взгляд, дальнейшая судьба книг?

— Внезапной смерти книги не произойдёт. Но уже сейчас молодые люди читают тексты другого рода. Это в основном сообщения от так называемых френдов. Они не несут никакого смысла и очень малы по объёму. Эпоха сети радикально изменила понятие текста как такового. Мы наблюдаем его обеднение.

Что будет дальше, мы увидим, когда сменится поколение: наше, где книга имела большое значение, уйдёт, а на его место придет интернет-поколение. Мне кажется, что книга как источник сохранится, но станет более элитарной. В традиционную книгу будут выливаться особые тексты, я бы даже сказал — маргинальные. Вся основная жизнь текста будет проходить в интернете.

— Как вы относитесь к законодательному запрету мата в России?

— Есть проблема, которую мы коснулись в девяностые годы. Она заключается в том, что мат вырвался из некоего загончика, в котором существовал и стал уже общеупотребительным. Чем сильнее запрет, тем сильнее энергетика, когда он преодолевается. Если запрет падает, то и сила матерного слова теряется. У нас из страшного оружия он превратился в грязь, покрывающую речь.

— Когда это произошло?

— Примерно за последнее десятилетие. Сегодня пытаются восстановить культурный запрет законодательно. Это касается СМИ и культурной среды. Моё мнение: в классических СМИ действительно не должно быть мата, но блогеров тоже приравняли к СМИ. А совершенно понятно, что они имели привлекательность именно в связи с возможностью экспрессивно выражать свои мысли. Что касается искусства, то я считаю, что не должно существовать непреодолимых запретов.

Таким образом мы только уничтожаем некоторые слои искусства и загоняем их в андеграунд. Самый обидный случай — с фильмом «Левиафан». Звягинцев — прекрасный режиссёр, и он не собирается убирать матерную лексику из фильма. И что же? Нам лишаться «Левиафана»? Этот запрет должен быть культурным, а не законодательным. Но проблема в том, что наши культурные запреты рухнули. И идея таким образом воспитывать общество — бессмысленна.

— В быту для мата есть место?

— Я не люблю, когда при мне матерятся. Но, к примеру, в анекдотах это уместно. Мы не можем полностью устранить брань из языка. Людям она нужна. С матом боролась церковь, боролось государство, но искоренить его из языка так и не удалось.

— Какие сайты вы сами предпочитаете читать?

— Я почти не читаю целиком газеты и журналы в интернете, а на бумаге тем более. Мне интересны статьи, на которые ссылаются мои друзья. Я думаю, это общая тенденция. В информативный век социальная сеть выступает в качестве фильтра. Если на какую-то статью ссылается много людей, я невольно её открываю. И это, может быть, единственная статья, которую я прочту в этом издании. Мы перешли к социальным медиа. Человек сам формирует френдленту, которая даёт ему рекомендации.

— В одном из прошлых интервью вы говорили, что лень русского человека позволит сохранить наш язык...

— Русский язык опирается, с одной стороны, на великую литературу, а с другой — на массу людей, которым просто лень: они не хотят учить другие языки. Это и поддерживает русский язык. В Скандинавии, например, говорят на родном и на английском языках, и в некоторых областях родной язык совсем выходит из употребления. В русском это маловероятно, потому что поддержка ленивых очень сильна.