Виктор Коган: "Переводчик просто не должен быть равнодушным"

– Расскажите, пожалуйста, как вы начали переводить, с чего все началось? Какой был ваш первый опыт перевода? 

– Это, наверно, самый простой вопрос. Первую книгу я перевел на спор. Но учиться плавать пришлось, как водится, на самом глубоком месте: это был "Голый завтрак" Уильяма Берроуза. В "босоногом детстве" мама неожиданно столкнула меня с причала в пучину Азовского моря и несколько минут, пока я барахтался, борясь за выживание, спокойно слушала мои вопли о помощи. Когда же, как мне почудилось, я поплыл, она прыгнула в воду вслед за мной и наглядно доказала, что воды там по пояс. Как мы хохотали! И до сих пор я считаю, что без женщины, которая бросает тебя в холодную воду, мы, мужики, мало на что способны. 

Переводя Берроуза, я тоже думал будто уже плыву, а на самом деле я поплыл совсем в другом смысле. И тут мне повстречалась женщина, которая принялась придираться к каждому слову. Ее звали Наталья Чемерис. Она печатала под мою диктовку на старой машинке, не оставляя без внимания ни единого моего неверного движения. Конечно, не Наташа научила меня писать по-русски, что наиболее важно для переводчика, но благодаря ей я стараюсь отвечать за каждое написанное слово. Помню удовольствие после прочтения очередного переделанного абзаца. Как мы хохотали!

"Завтрак" мне дали почитать летом 1984 года, и произошло это в силу ряда обстоятельств, которые вряд ли имеют отношение к творчеству (наркомания – тюрьма – опять наркомания). Не верьте тем баранам, которые утверждают, что в книге содержится пропаганда наркотиков. Переводя ее, я понял, что пора соскакивать. В ней содержится поэзия, которая помогает выжить.

– Переводили на спор – то есть просто для себя или для кого-то из окружения, да? Когда вы начали переводить профессионально, для публикации? И на каком произведения произошел этот переход от перевода для себя или друзей до перевода для издательств?

– Благодаря друзьям мои первые переводы попали к читателям в виде переплетенных ксерокопий. На большее я и не рассчитывал, полагая, что такие книжки как "Голый завтрак" будут изданы у нас не раньше, чем лет через сто пятьдесят. Но иногда время "икает" и перескакивает через несколько строк, "как сломанная пишущая машинка". 

Вскоре в журнале "Юность" было опубликовано интервью с Сергеем Хреновым, издававшим в Питере журнал "Предлог", целиком посвященный переводам разнообразных умных текстов. Я тут же решил рвануть в Ленинград, взяв с собой копию "Завтрака" – довольно увесистый кирпич. Со мной согласился поехать Женя Соминский, ныне знаменитый писатель, который тогда поспособствовал появлению моих переводов в самиздате. Найти Хренова мне помог мой ленинградский друг, художник Сережа Ковалев. Когда я немного отдышался в Москве после бурной сцены знакомства, растянувшейся на несколько дней, Сергей прислал мне открытку: "Надо печатать". Кроме того, он просил привезти все мои тексты. Снова Питер, снова бурная встреча, визит к Вадиму Назарову в издательство "Северо-Запад", еще одна поездка в Питер с новым экземпляром Керуака (старый сгорел во время пожара в издательстве, остальные тексты почему-то не пострадали). Потом Серега Хренов привез мне гонорар – поллимона тогдашних фантиков, целый чемодан денег, и мы отметили мой переход в профессионалы. Через некоторое время меня нашел Александр Шаталов, главный редактор издательства "Глагол", заинтересовавшийся романом Берроуза. Короче говоря, так и было издано все, что я на тот момент перевел.

– В одном интервью вы говорили, что перевод Берроуза практически невозможен. Расскажите поподробнее, почему вы так считаете, в чем сложность перевода таких текстов. И сталкивались ли вы еще с такими авторами, перевод которых на русский язык невозможен? 

– К сожалению, не помню, когда я это утверждал. Думаю, я не имел в виду "Завтрак", который вполне переводим. Как сказал один писатель, который прочел первый, отнюдь не совершенный, вариант перевода, текст ослепляет, как яркое солнце, но не понятно, как это сделано, и главное – зачем. С тех пор я пытаюсь приблизиться к оригинальному тексту, и, по-моему, мне это удается. Пока что лучший вариант – издание в оранжевой серии АСТ. 

Возможно, я имел в виду тексты Берроуза, созданные методом cut-up, то есть "нарезкой". Здесь действительно существуют некоторые трудности с переводом на русский язык с его падежами и прочими отличиями от англо-американского. Именно это и есть главная трудность. Вторая – типичное постмодернистское цитирование без кавычек. Но и это преодолимо. With a little help from my friends.

И все-таки мне кажется, что можно перевести все что угодно. Конечно, есть "Поминки по Финнегану", переводу которых можно посвятить всю жизнь, а то и не одну. Надеюсь, кто-нибудь (не я) когда-нибудь на это решится.

– Насколько, по вашему мнению, переводчик должен быть близок автору по духу? Влияет ли здесь обычный, какой-то житейский опыт? То есть, в 30 лет ты переведешь эту книгу так, а в 50 уже по-другому. 

– Я не настолько самонадеян, чтобы говорить, каким должен быть переводчик. Возможно, он просто не должен быть равнодушным. Жизненный опыт, конечно, имеет огромное значение. Переводчик ставит пьесу согласно рекомендациям автора, и он же играет в ней все роли. При этом лучше всего эта пьеса читается/смотрится, если переводчик с его жизненным опытом остается незаметным, и читатель/зритель получает возможность непосредственного общения с автором. Проще говоря, не выпячивайся (что не всегда удается), и к тебе потянутся. Что до возраста, то в старости, конечно, одолевает некоторая леность ума, пропадает кураж, но мастерство не пропьешь. Едва ли какой-либо вменяемый литератор захочет переделать работу, выполненную во времена пылкой юности. Если, конечно, не желает заменить ранние ляпы на поздние грубые ошибки.

– Вы говорите, что переводчик не должен быть равнодушен. А для себя вы какие критерии ставите в этом случае? Книга обязательно должна нравиться и переводить то, что не симпатично, не стоит?

– Обычно я отказываюсь переводить книги, которые меня "не цепляют". Впрочем, это лишь моя личная позиция, к тому же я имею возможность выбирать. А многие прекрасные переводчики вынуждены браться за любую работу. Это печально.

– А были или, может быть, есть книги, которые вы очень хотели перевести, но, в итоге, не сложилось? И если да, то почему? 

– На этот вопрос мне ответить нечего. По-моему, я перевел все, что хотел. Хотя нет, помнится, у меня был сборник лауреатов премии Хьюго с прекрасным рассказом Харлана Эллисона "Winnegan’s Fake". Очень хотелось его перевести, я даже название придумал: "Обманки по Виннегану", но книжку украли. Надеюсь, еще появится текст, который "зацепит" и на некоторое время составит мне компанию.

– Вы переводили и английских, и американских писателей. Насколько сильны отличия "английского" английского и "американского" английского? 

– Я не филолог, и профессионально ответить на этот вопрос не смогу. Замечу только, что в эпоху глобализации (начавшуюся гораздо раньше возникновения термина) происходит взаимопроникновение языков. Разумеется, в каждом из английских языков сохраняются специфические слова и выражения, но главное – то, что люди, живущие по разные стороны от "лужи", больше не разобщены и прекрасно понимают друг друга.

– Если еще говорить про язык, только уже про русский. Насколько для вас, как для переводчика, изменился русский язык за последние 25-30 лет? Произошло ведь такое резкое "вторжение" других реалий, что естественно отражается на языке. 

– За последние десятилетия русский язык, конечно, изменился, но оценить эти изменения я не могу. Да, в жизни и языке появились новые реалии, но, сознавая это, необходимо учитывать, что Россия – это еще и глухая провинция, а не только три-четыре мегаполиса, в которых якобы сосредоточена вся культурная жизнь. Что же касается перевода, то тут необходимо воздерживаться от анахронизмов, нужно переводить языком, соответствующим эпохе создания оригинального текста и избегать современных словечек. А это не так уж легко.

– Не могу не задать этот вопрос. Как вы отнеслись к тому, что Нобелевскую премию по литературе получил Боб Дилан? То, что он делает, можно действительно назвать литературой? 

– Я очень рад, что Премию получил Боб Дилан. Нобелевский комитет как-то связал это решение с американской песенной традицией. Согласен, традиция эта жива во многом благодаря новому нобелиату. Литература ли это? Еще какая! Проверяется перенесением текстов на бумагу. Это прекрасная поэзия.

– То, что в последние два года Нобелевскую премию получили Алексиевич и Дилан, говорит о том, что шведская академия отмечает какие-то изменения в таком понятии как литература, расширяя таким образом его понимание?

– Мне трудно судить о том, какие изменения происходят в Шведской академии. Возможно, я начну разбираться в этом вопросе, когда Нобелевскую премию дадут мне. И все же думаю, что в ближайшее время Премия будет присуждаться талантливым представителям вполне традиционной литературы (если таковые найдутся).

Даниил Адамов

Полная версия интервью: http://www.m24.ru/articles/126032?utm_source=CopyBuf